Врачам-психиатрам часто приходится посещать детские дома и колонии для несовершеннолетних преступников. Если есть возможность не бывать в них, я эту возможность никогда не упускаю. Может быть, я не прав. Может, меня за это можно корить и даже осуждать. Но факт есть факт: не могу я бывать в детских домах, не могу слышать: "Дяденька, возьми меня с собой, усынови", или: "Дяденька, поищи мою маму: она, видно, потеряла меня, ищет". Не могу видеть лица этих детей, брошенных своими свирепыми или безответственными родителями. Каждый раз, когда я возвращаюсь из детского дома, помногу дней не могу прийти в себя, помногу дней испытываю чувство вины перед этими несчастными детьми, покинутыми своими родителями.
Как и всякий человек, я что-то люблю, а что-то ненавижу. Казалось бы, психиатр не должен никого ненавидеть или презирать. Но не все так просто. Я, например, не скрываю, что ненавижу многих - и в первую очередь родителей ряда своих пациентов, ибо они уродуют души своих детей. Но еще больше я ненавижу тех родителей, которые бросили своих детей на произвол судьбы. Нет ни одной уважительной причины, по которой живые родители вправе передать здорового ребенка в детский дом. За один только факт передачи ребенка в детский дом без какой-то чрезвычайной причины родители заслуживают самого сурового осуждения и презрения.
Одна из моих читательниц - мать тяжело больного ребенка с сахарным диабетом и грубейшими дефектами психики - прислала мне письмо, в котором корила за то, что я якобы призываю родителей отдавать своих неизлечимо больных детей в детские интернаты. И, наверное, такие обвинения могут быть и по адресу других детских психиатров.
Хочу сразу же заявить, что я никогда не призывал к этому. Мать есть мать, ребенок есть ребенок, он должен быть при матери. В каждом конкретном случае поведение родителей будет неодинаковым. В безвыходных ситуациях, когда больной ребенок губит жизнь своих родителей или своих сестер и братьев, психиатр иногда может посоветовать перевести ребенка в соответствующее учреждение системы здравоохранения или социального обеспечения. Но это исключение, а не правило. Сейчас же мы обсуждаем совсем иную проблему - когда из-за своего эгоизма, безответственности, жестокости родители отдают здорового ребенка в детский дом, отдают, чтобы самим полегче пожить, не иметь обязанностей перед ним, отдают ребенка, ничем не омрачившего их жизнь, кроме самого факта своего существования. Вот о чем идет речь, и это никогда не следует забывать.
В 1977 году я сдал в одно из издательств рукопись книги об изломанных детских судьбах. Редактор схватилась за голову, она едва не запричитала: "Разве можно вслух говорить о таких проблемах? Что подумают о нас иностранцы?" и пр. И все под предлогом, что "об этом вслух говорить нельзя".
Но к чему это привело - то, что "нельзя вслух"? Только к еще большей беде; раковая опухоль социального неблагополучия распространилась до такой степени, что о ней стали сообщать даже с трибуны XXVII съезда КПСС. И когда В. Астафьев в "Печальном детективе" привел несколько примеров страшного отношения матерей к своим детям (одна такая "мать" засовывает грудного ребенка в автоматическую камеру хранения на вокзале и убегает прочь), это не удивило читателей - газеты уже были переполнены повествованиями о подлости родителей, отдающих детей в интернаты, "чтобы дети не мешали жить".
"Не стелите мне простынку, - говорит один мальчик, мать которого - алкоголичку - лишили родительских прав. - Я ее испачкаю. Дома мы спали на полу". Это эпизод из очерка журналистки Л. Кислинской "Дом на шоссе жизни", опубликованного в "Советской России" в 1986 году. В том же году эстонские кинематографисты выпустили фильм "Игры для детей школьного возраста", в котором показывается жизнь одного из детдомов, изломанные судьбы его обитателей. Две трети детдомовцев даже не знают, кто их матери - тех просто нет, они бросили детей и скрылись. Зачатые от случайных сожителей, эти дети несут бремя своей ужасающей наследственности, усугубленной отвратительным социальным окружением, а иногда и отсутствием всяческого окружения (да, да, растут как Маугли). И это в конце XX столетия!
Нет, не могу я более говорить об этих детях: сердце обливается жалостью к ним, а душа переполняется презрением к их родителям.
Из-за этих детишек я в свое время едва не бросил заниматься детской психиатрией. Ведь я рос в самой что ни на есть благополучной семье, мои родители и по сей день являются для меня идеалом матери и отца. Я всегда ощущал их защиту, знал, что они никогда меня не предадут и не унизят. И хотя между нами бывали стычки или непонимание (между разными поколениями это естественно, было бы нелепо, если бы не было различий у людей разных эпох), но никогда тень недоверия не пролегала между нами. В голодные военные годы, пока отец был на фронте, мать все делала, чтобы сохранить детей, она отдавала дочери и сыну последний кусок хлеба, сама оставаясь голодной. Это был и есть вечный, всесильный, могучий материнский инстинкт, позволяющий сохранять преемственность и непрерывность человеческого вида. В любой опасности мать всегда думает в первую очередь о своем ребенке. Даже в годы оккупации, когда нацисты расстреливали мирных жителей, матери старались прикрыть собою ребенка.
Но вот я стал психиатром и впервые в жизни столкнулся совсем с иными родителями - подлыми, жестокими, ненавидящими своих детей, старающимися от них любой ценой отделаться. Это было для меня потрясение.
Что делать? Неужто всю жизнь общаться с такими родителями или с их дефективным потомством? Неужели ничего в этом мире нельзя переменить, если сейчас - спустя почти полвека после окончания войны - детских домов больше, чем в 1945 году, если сирот сейчас больше, чем после окончания самой страшной из войн, когда-либо бывших на территории нашей страны.
Эти родители - негодяи, подумал я, но ведь дети ни в чем не виноваты. Кто же им будет помогать, если все из-за презрения к их родителям откажут в помощи их детям?
И только жалость к этим детям удержала меня от желания бежать подальше от детской психиатрии.
Но всегда ли я смогу помочь этим детям? Всегда ли мы с вами, врачи, учителя, можем помочь им?
Но все равно мы должны биться до последнего, хотя многие приравнивают это к отоплению улицы. Пусть мы топим улицу. Но не всегда. И если мы сможем помочь хотя бы одному нынешнему детдомовцу, мы должны знать, что наш каторжный труд был не напрасен.
Все, о чем бьют тревогу публицисты и ученые, это большая, острая проблема, которую общество пока еще не знает, как радикально разрешить. Ясно одно: нужно делать все, чтобы помочь подобным детям.
Ну, а как помочь? Быстрее выявлять у них патологию, скорее начинать лечение, больше заниматься с такими детьми, больше уделять им внимания и т. д. Но первое, что надо сделать, это проинформировать педагогов о существе данной проблемы.