В семье три женщины, нет ни родственников, ни близких друзей. Никто не помогает. Глава семьи - семидесятилетняя учительница, ветеран войны, человек неиссякаемой энергии, настойчивости, преданности делу.
Дочь - тридцатипятилетняя женщина, юрист, пользующаяся большим уважением на работе.
Внучка - восьми лет, страдает детским церебральным параличом, у нее олигофрения в степени глубокой имбецильности, на грани с идиотией. Кроме этого у девочки была ранняя стадия туберкулеза.
Девочку консультировали и лечили самые известные врачи Москвы, рекомендовали они лишь одно - определить девочку в дом инвалидов. И бабка, и мать категорически отказывались от этого. С грехом пополам они вылечили девочку от судорожных припадков, которыми она страдала с раннего детства, приучили ее пользоваться туалетом и хотя бы элементарно себя обслуживать. Когда девочка произносила какие-то нечленораздельные звуки, которые можно считать чем-то похожим на "мама", в доме царила праздничная атмосфера.
Так шли годы. Конечно, ребенок становился чуть-чуть смышленей, но по-прежнему оставался глубоко умственно отсталым. Нормальный шестилетний ребенок очень отличается от нормального трехлетнего, при идиотии различия не столь бросаются в глаза, но какое-то улучшение всегда можно заметить.
Ну, а судьба взрослых? Здоровье бабушки ухудшалось не по дням, а по часам: и от возраста, и - главное - от горя из-за внучки. Мать не знает, что такое отпуск, театр, вечеринка, - все свободные от работы минуты отдает дочери. Врачи перестали уговаривать ее определить безнадежно больную девочку в дом инвалидов. Они считают, что когда бабушка умрет, дочь сама это сделает. Я очень сомневаюсь в подобном исходе. У матери постепенно сформировалось сверхценное отношение к неизлечимо больной дочери. Она видит смысл собственной жизни в опеке над дочерью; в том, что она лишает себя новой, нормальной семьи, полноценного ребенка, она видит особый героизм, предел самопожертвования, оправдание и объяснение всего, чего не добилась в жизни.
Много раз эти люди спрашивали меня: что им делать? Как врач я советовал поместить ребенка в дом инвалидов, но как человек был против этого. Я и сам не до конца понимаю, отчего совесть моя протестует против определения ребенка в дом инвалидов (кстати, эти дома ныне выглядят прекрасно, с детьми там занимаются и лечат; современные интернаты для хронически и тяжело душевнобольных - это дворцы и санатории по сравнению с тем, как они выглядели 20-30 лет назад). Я знаю только, что не бросать в беде, не бить лежачего, защищать слабого, противиться жестокости, протестовать (даже ценой собственной жизни) против деспотизма и унижений - это и есть основа нравственности человека. Эта основа не всегда совпадает со здравым смыслом. Короче говоря, никакое логическое объяснение не должно быть сильнее зова совести. Веления сердца обязаны быть сильнее доводов ума.
Люди остаются людьми благодаря совести, а не благодаря рационализму. Рационалисты в нацистских мундирах уничтожали душевнобольных. Профессор же Кару, вопреки здравому смыслу, отказался помогать им. Он - человек, они - изверги. Мы - люди - должны брать пример с образцов человеческого рода, а не с информированных бессердечных машин.
...Но когда мне звонит кто-нибудь из этого несчастного семейства, о котором я сейчас рассказал, мне становится невыносимо жалко этих людей, судьба которых оказалась такой трагической. И помочь им я не в силах. И утешить нечем.