Ночью девочка не спала - плакала. Утром не пошла в школу: было стыдно перед одноклассниками. После занятий пришла учительница. Вместо того чтобы выяснить, в чем дело, и подумать, как помочь девочке, учительница чуть ли не с порога заявила: без справки от врача не приходи, иначе на собрании обсудим и уж, конечно, осудим. И хлопнув дверью, выскочила.
Еще хуже стало настроение, еще больше слез - тихих, стыдливых. Утром поднялась температура. Пришел врач, зафиксировал в амбулаторной карте температуру, выдал справку, грипп. Едва он покинул квартиру, температура сама по себе прошла. В школу не могла идти - при одной только мысли, что девочки опять будут злорадствовать и учительница станет грубить, бросало то в жар, то в холод, покрывалась потом. И на следующее утро опять поднялась температура. Это было то расстройство, которое психиатры именуют термоневрозом, т. е. появлением температуры в рамках невроза.
Все-таки девочка пошла в школу, потом немного успокоилась, хотя обиду на отца и на одноклассниц затаила.
Все было бы ничего, если бы не машина. В семье были "Жигули" - красивая, яркая, привлекательная машина. В городе мало кто имел собственную машину. "Жигули" были предметом особой гордости всей семьи. При разводе отец оставил машину бывшей жене. Но прошло несколько месяцев, и новая жена потребовала отобрать машину и передать ей. Отец сопротивлялся, но жена настаивала, и он пошел к прежней жене просить машину, та в сердцах оскорбила его и назло новой жене отказала ему в просьбе. После этого он пообещал подать в суд и выполнил угрозу. Суд присудил машину ему.
Через несколько дней после суда, когда мать и дочь ехали на машине по каким-то делам, их догнала милицейская машина. Милиционер потребовал, чтобы "Жигули" немедленно были отданы отцу. А тот был тут как тут. Он вытолкнул бывшую жену из машины, сел за руль и крикнул дочери: "А ну, выматывайся!" В это время мимо проходили девочки из ее школы, собралась толпа, оживленно обсуждавшая это событие (городок-то маленький, событий мало, а тут такое). Когда отец стал вытаскивать дочь из машины, у нее отнялись ноги: они стали как ватные, подкосились, девочка упала на шоссе. Мать подняла ее, вызвала такси и повезла домой. С тех пор начались разъезды больной по различным клиникам. Какие только диагнозы ей не ставили! В конце концов большинство врачей пришло к выводу, что это истерическое нарушение, именуемое астазией-абазией, при котором нет органических поражений мышц и нервов, но тем не менее человек не может ходить без посторонней поддержки. Диагнозы ставили, утешали мать, что все пройдет, что нужно ждать. И та ждала.
Шли годы. Астазия-абазия не проходила. Девочка все больше замыкалась в себе, обозлилась на весь свет. Училась она индивидуально, ее посещали учителя. Но с ними сладу тоже не было: они прослышали, что нарушение истерическое (будто это синоним симуляции), и относились к больной как к притворщице. Та еще больше нервничала из-за этого, еще больше чувствовала себя одинокой и непонятой.
Когда ей было 14 лет она оказалась в моем кабинете. Зафиксировавшаяся астазия-абазия нуждалась в срочном лечении, причем только гипнотическом. Я колебался: дело в том, что я перенес грипп и, хотя твердо и ясно знал, что и как нужно делать при лечении больной, все же опасался, что у меня не хватит сил - душевных и физических - добиться абсолютного излечения.
Мои сомнения прервала больная: "Если вы не поможете, никто не поможет. Я приехала к вам за много километров, вся надежда на вас. Помогите мне".
Разве можно быть равнодушным к слезам ребенка? Разве можно ему не помочь? Да и какое ему дело до состояния врача? Коли ты врач, то лечи. Хотя фактически люди приходят без всякого направления Минздрава СССР.
Сеанс длился около часа. Девочка ушла с него без всякой поддержки. Впервые за много лет она пошла самостоятельно. Слезы счастья катились из ее глаз. Впервые за много лет она улыбалась.
Несколько дней я приходил в себя. Наконец почувствовал себя более или менее нормально и отправился на работу. Едва я показался, как мне сказали: "Звонила бабушка вашей пациентки. Та благополучно добралась домой, все было нормально, посещала школу, ходила по улицам. Но вчера случайно увидела новую жену своего отца, разъезжавшую на их машине, подкосились ноги, упала, и все началось вновь".
По телефону я повторил внушение, и девочка выздоровела. Но не об этом сейчас речь. Главное другое, - девочка стала жертвой семейных раздоров. То, что другой бы перенес легко или без особых переживаний, для нее стало катастрофой. И виновны в этом ее родители. Врач - не следователь и не частный детектив, он не ищет виноватых и не определяет меру вины каждому участнику драмы. Врач всегда на стороне пациента. Не в том смысле, что врач оправдывает все поступки своего больного, а в том, что он хочет освободить его от болезни, даже зная, что условия жизни этого человека таковы, что он может вновь заболеть. И тогда врач вновь будет бороться за здоровье пациента. И так может повторяться долго. Это порой сизифов труд, но что делать? Чтобы этот труд не был бессмысленным, врач должен иметь как можно больше союзников, как можно больше людей, которые своим поведением, своим отношением к людям будут предотвращать многие психические потрясения, приводящие к душевным болезням. Врачу нужны союзники в лице педагогов, ибо без них помочь детям трудно. Во всяком случае история медицины показывает, что один в поле не воин, что психические расстройства у детей, вызванные неблагополучной семейной средой, почти всегда носят хронический характер, что эти расстройства никак не влияют на эгоизм взрослых, что один только медик не может справиться со всем этим комплексом проблем.
Социальных работников (психологов, например) в медицинских учреждениях фактически нет, и вряд ли они при нынешних темпах развития нашей медицины появятся даже к рубежу века. А жизнь идет, и что-то надо делать. И делать могут лишь учителя в союзе с врачами - больше некому. Поэтому я и написал эту книгу, чтобы педагоги стали союзниками медиков. А стать ими они смогут лишь в том случае, если будут хотя бы ориентироваться в существе проблем, не дающих покоя детским и подростковым психиатрам.